Неточные совпадения
Сношений с
обществом местным и
русским, при неопределенности их положения, тоже нельзя было иметь.
— Каждый член
общества призван делать свойственное ему дело, — сказал он. — И люди мысли исполняют свое дело, выражая общественное мнение. И единодушие и полное выражение общественного мнения есть заслуга прессы и вместе с тем радостное явление. Двадцать лет тому назад мы бы молчали, а теперь слышен голос
русского народа, который готов встать, как один человек, и готов жертвовать собой для угнетенных братьев; это великий шаг и задаток силы.
Но как ни исполнен автор благоговения к тем спасительным пользам, которые приносит французский язык России, как ни исполнен благоговения к похвальному обычаю нашего высшего
общества, изъясняющегося на нем во все часы дня, конечно, из глубокого чувства любви к отчизне, но при всем том никак не решается внести фразу какого бы ни было чуждого языка в сию
русскую свою поэму.
Впрочем, если слово из улицы попало в книгу, не писатель виноват, виноваты читатели, и прежде всего читатели высшего
общества: от них первых не услышишь ни одного порядочного
русского слова, а французскими, немецкими и английскими они, пожалуй, наделят в таком количестве, что и не захочешь, и наделят даже с сохранением всех возможных произношений: по-французски в нос и картавя, по-английски произнесут, как следует птице, и даже физиономию сделают птичью, и даже посмеются над тем, кто не сумеет сделать птичьей физиономии; а вот только
русским ничем не наделят, разве из патриотизма выстроят для себя на даче избу в
русском вкусе.
— Он, знаете, — циник, — усмехнулся мне мальчик, — и вы думаете, что он не умеет по-французски? Он как парижанин говорит, а он только передразнивает
русских, которым в
обществе ужасно хочется вслух говорить между собою по-французски, а сами не умеют…
Русское мыслящее
общество было ведь совершенно безответственно, и мысль его могла оставаться совершенно безответственной.
Творческое движение идей не вызывает к себе сколько-нибудь сильного интереса в широких кругах
русского интеллигентного
общества.
Широкие слои
русского интеллигентного
общества особенно как-то живут фикциями слов и иллюзиями покровов.
В широких кругах
русской интеллигенции и
русского передового
общества демократические идеи и идеологии принимались, как само собой разумеющаяся правда.
— А почем я знаю, про какого? Теперь у них до вечера крику будет. Я люблю расшевелить дураков во всех слоях
общества. Вот и еще стоит олух, вот этот мужик. Заметь себе, говорят: «Ничего нет глупее глупого француза», но и
русская физиономия выдает себя. Ну не написано ль у этого на лице, что он дурак, вот у этого мужика, а?
Брошюрка эта переведена по-русски какими-то
русскими лютеранствующими благотворителями высшего
общества и разослана для просвещения народа
русского при газетах и других изданиях даром.
Три мои экспедиции в Сихотэ-Алинь были снаряжены на средства Приамурского отдела
Русского географического
общества и на особые ассигнования из сумм военного ведомства.
Я переехал в Хабаровск, где Приамурский отдел
Русского географического
общества предложил мне организовать экспедицию для обследования хребта Сихотэ-Алинь и береговой полосы в Уссурийском крае: от залива Ольги на север, насколько позволит время, а также верховьев рек Уссури и Имана.
Английское
общество, ославленное на всю Европу, и в том числе на всю Россию, скучнейшим в мире, настолько же разговорчивее, живее, веселее
русского, насколько уступает в этом французскому.
— Благодарю, Серж. Карамзин — историк; Пушкин — знаю; эскимосы в Америке;
русские — самоеды; да, самоеды, — но это звучит очень мило са-мо-е-ды! Теперь буду помнить. Я, господа, велю Сержу все это говорить мне, когда мы одни, или не в нашем
обществе. Это очень полезно для разговора. Притом науки — моя страсть; я родилась быть m-me Сталь, господа. Но это посторонний эпизод. Возвращаемся к вопросу: ее нога?
В этом
обществе была та свобода неустоявшихся отношений и не приведенных в косный порядок обычаев, которой нет в старой европейской жизни, и в то же время в нем сохранилась привитая нам воспитанием традиция западной вежливости, которая на Западе исчезает; она с примесью славянского laisser-aller, [разболтанности (фр.).] а подчас и разгула, составляла особый
русский характер московского
общества, к его великому горю, потому что оно смертельно хотело быть парижским, и это хотение, наверное, осталось.
Тон
общества менялся наглазно; быстрое нравственное падение служило печальным доказательством, как мало развито было между
русскими аристократами чувство личного достоинства. Никто (кроме женщин) не смел показать участия, произнести теплого слова о родных, о друзьях, которым еще вчера жали руку, но которые за ночь были взяты. Напротив, являлись дикие фанатики рабства, одни из подлости, а другие хуже — бескорыстно.
Вся несостоятельность
русского культурного
общества того времени выступила с поразительною яркостью.
Меня любили отдельные люди, иногда даже восторгались мной, но мне всегда казалось, что меня не любило «общественное мнение», не любило светское
общество, потом не любили марксисты, не любили широкие круги
русской интеллигенции, не любили политические деятели, не любили представители официальной академической философии и науки, не любили литературные круги, не любили церковные круги.
По субботам члены «
Русского гимнастического
общества» из дома Редлиха на Страстном бульваре после вечерних классов имели обычай ходить в ближайшие Сандуновские бани, а я всегда шел в Палашовские, рядом с номерами «Англия», где я жил.
Провидение до сего времени хранило
Русскую Церковь, и она не была вовлечена в тот процесс, происходящий в Европе, результатом которого стала дехристианизация в науке и в гражданском
обществе.
Это была эпоха мистических течений, масонских лож, интерконфессионального христианства, Библейского
Общества, Священного союза и теократических мечтаний, Отечественной войны, декабристов, Пушкина и развития
русской поэзии, эпоха
русского универсализма, который имел такое определяющее значение для
русской духовной культуры XIX в.
В
русском православии можно различить три течения, которые могут переплетаться: традиционное монашески-аскетическое, связанное с «Добротолюбием» космоцентрическое, узревающее божественные энергии в тварном мире, обращенное к преображению мира, с ним связана софиология, и антропоцентрическое, историософское, эсхатологическое, обращенное к активности человека в природе и
обществе.
Но толстовская мораль имела большое влияние на моральные оценки очень широких кругов
русского интеллигентного
общества.
И это, вероятно, связано с тем, что
русские — коммюнотарны, но не социализированы в западном смысле, т. е. не признают примата
общества над человеком.
На почве
русского православия, взятого не в его официальной форме, быть может, возможно раскрытие нового учения о человеке, а значит, и об истории и
обществе.
Зачем заботиться о приобретении познаний, когда наша жизнь и
общество в противоборстве со всеми великими идеями и истинами, когда всякое покушение осуществить какую-нибудь мысль о справедливости, о добре, о пользе общей клеймится и преследуется, как преступление?» «Везде насилия и насилия, стеснения и ограничения, — нигде простора бедному
русскому духу.
Русское интеллигентное
общество или совсем презирает философию и отказывается хоть что-нибудь в ней знать, или увлекается разными европейскими философскими учениями, поклоняется учениям модным и новейшим.
Рус<ского> геогр.
общества», 1870 г., т. I, №№ 2 и 3, и «Аинско-русский словарь».] говорит, что было время, когда около одной лишь бухты Буссе было 8 больших аинских селений и число жителей в одном из них доходило до 200; около Найбы он видел следы многих селений.
Старики презирают эту пестроту и со смехом говорят, что какое может быть
общество, если в одном и том же селении живут
русские, хохлы, татары, поляки, евреи, чухонцы, киргизы, грузины, цыгане?..
Кроме того, был полезным корреспондентом нескольких
русских ученых
обществ.
Тут был, наконец, даже один литератор-поэт, из немцев, но
русский поэт, и, сверх того, совершенно приличный, так что его можно было без опасения ввести в хорошее
общество.
Книга Н. И. Тургенева «Россия и
русские», где он отрицал свое участие в Тайном
обществе, а в своем оправдании заявил, что в движении участвовала легкомысленная молодежь.
В описываемую нами эпоху, когда ни одно из смешных и, конечно, скоропреходящих стремлений людей, лишенных серьезного смысла, не проявлялось с нынешнею резкостью, когда
общество слепо верило Белинскому, даже в том, например, что «самый почтенный мундир есть черный фрак
русского литератора», добрые люди из деморализованных сынов нашей страны стремились просто к добру.
На двадцать втором году Вильгельм Райнер возвратился домой, погостил у отца и с его рекомендательными письмами поехал в Лондон. Отец рекомендовал сына Марису, Фрейлиграту и своему
русскому знакомому, прося их помочь молодому человеку пристроиться к хорошему торговому дому и войти в
общество.
По диванам и козеткам довольно обширной квартиры Райнера расселились: 1) студент Лукьян Прорвич, молодой человек, недовольный университетскими порядками и желавший утверждения в
обществе коммунистических начал, безбрачия и вообще естественной жизни; 2) Неофит Кусицын, студент, окончивший курс, — маленький, вострорыленький, гнусливый человек, лишенный средств совладать с своим самолюбием, также поставивший себе обязанностью написать свое имя в ряду первых поборников естественной жизни; 3) Феофан Котырло, то, что поляки характеристично называют wielke nic, [Букв.: великое ничто (польск.).] — человек, не умеющий ничего понимать иначе, как понимает Кусицын, а впрочем, тоже коммунист и естественник; 4) лекарь Сулима, человек без занятий и без определенного направления, но с непреодолимым влечением к бездействию и покою; лицом черен, глаза словно две маслины; 5) Никон Ревякин, уволенный из духовного ведомства иподиакон, умеющий везде пристроиваться на чужой счет и почитаемый неповрежденным типом широкой
русской натуры; искателен и не прочь действовать исподтишка против лучшего из своих благодетелей; 6) Емельян Бочаров, толстый белокурый студент, способный на все и ничего не делающий; из всех его способностей более других разрабатывается им способность противоречить себе на каждом шагу и не считаться деньгами, и 7) Авдотья Григорьевна Быстрова, двадцатилетняя девица, не знающая, что ей делать, но полная презрения к обыкновенному труду.
И тут-то ему вспомнились опоэтизированные рассказы о
русской общине, о прирожденных наклонностях
русского народа к социализму; припомнились
русские люди, которые заявили свою решительность, и люди, приезжавшие из России с рассказами о своей решительности и об удобстве настоящей поры для коренного социального переворота, к которому
общество созрело, а народ готов искони и все ждет только опытных вождей и смелых застрельщиков.
Среди всякого
общества много такого рода людей: одни из них действуют на среду софизмами, другие — каменной бесповоротной непоколебимостью убеждений, третьи — широкой глоткой, четвертые — злой насмешкой, пятые — просто молчанием, заставляющим предполагать за собою глубокомыслие, шестые — трескучей внешней словесной эрудицией, иные хлесткой насмешкой надо всем, что говорят… многие ужасным
русским словом «ерунда!». «Ерунда!» — говорят они презрительно на горячее, искреннее, может быть правдивое, но скомканное слово.
«Женщина в нашем
обществе угнетена, женщина лишена прав, женщина бог знает за что обвиняется!» — думал он всю дорогу, возвращаясь из деревни в Москву и припоминая на эту тему различные случаи из
русской жизни.
Благонравен ли
русский мужик? Привязан ли он к тем исконным основам, на которых зиждется человеческое
общество? Достаточно ли он обеспечен в матерьяльном отношении? Какую дозу свободы может он вынести, не впадая в самонадеянные преувеличения и не возбуждая в начальстве опасений? — вот нешуточные вопросы, которые обращались к нам, людям, имевшим случай стоять лицом к лицу с
русским народом…
— Да, я. Я либерал, mais entendons-nous, mon cher. [но условимся, дорогой мой (франц.)] В
обществе я, конечно, не высказал бы этого мнения; но не высказал бы его именно только потому, что я представитель
русского либерализма. Как либерал, я ни в каком случае не могу допустить аркебузированья ни в виде частной меры, ни в виде общего мероприятия. Но внутренно я все-таки должен сказать себе: да, это люди неблагонамеренные!
На Урал Перекрестов явился почти делегатом от горнопромышленных и биржевых тузов, чтобы «нащупать почву» и в течение двух недель «изучить
русское горное дело», о котором он будет реферировать в разных ученых
обществах, печатать трескучие фельетоны и входить с докладными записками в каждую официальную щель и в каждую промышленную дыру.
По крайней мере, такого мнения держался тот безыменный сброд, который в то время носил название
русского"
общества".
Наш светский писатель, князь Одоевский [Одоевский Владимир Федорович (1803—1869) —
русский писатель, критик и историк музыки.], еще в тридцатых, кажется, годах остроумно предсказывал, что с развитием
общества франты высокого полета ни слова уж не будут говорить.
Мало ли мы видим, — продолжал он, — что в самых верхних слоях
общества живут люди ничем не значительные, бог знает, какого сословия и даже звания, а
русский литератор, поверьте, всегда там займет приличное ему место.
Конечно, кто из всех нас, православных христиан, не понимает, что все эти секты — язва нашего
общества, и кто из подданных
русского царя, в моем, например, ранге, не желает искоренения этого зла?
— Вы, господа литераторы, — продолжал он, прямо обращаясь к Калиновичу, — живя в хорошем
обществе, встретите характеры и сюжеты интересные и знакомые для образованного мира, а
общество, наоборот, начнет любить, свое,
русское, родное.
Это было в декабре 1899 года, а ранее — в 1897 году — я был командирован
Русским гимнастическим
обществом в Сербию на всенародный гимнастический праздник, устраиваемый сербским
обществом «Душан Сильный».
Недолго издательствовал Морозов — выгоды было мало. Ему гораздо больше давали его лубки, оракулы, поминанья и ходовые «Францыли Венецианы», да и «Битва
русских с кабардинцами». Нашелся покупатель, и он продал журнал. «Развлечение» перешло к Николаю Никитичу Соедову, агенту по продаже и залогу домов при Московском кредитном
обществе.
После моего доклада в
Обществе любителей российской словесности, который впоследствии был напечатан отдельной книгой «На родине Гоголя», В.А. Гольцев обратился ко мне с просьбой напечатать его в «
Русской мысли». Перепечатка из «
Русской мысли» обошла все газеты.